Кирилл Игоревич Серебренитский, медиатор Восточного Бонапартистского Комитета

 

Онтологическое сознание современных активных поколений, постсоветская социальная мифология – сформирована в режиме ощущения экономического и политического кризиса. Этому способствует сама геомаргинальная психология украинца: ощущение некоей национальной незащищённости, ожидание всемерной помощи – от более сильных, сытых, хитрых, опытных (и всем тем опасных) соседей. Да к тому же ещё – столь свойственная славянскому мышлению склонность бесконечно сравнивать себя с другими, встревоженный нескончаемый поиск позиции на перекрещениях различных систем.

Экономическая ситуация породила прочные доминантные мифологемы «у нас всё хуже, чем в Польще, Венгрии и Словакии» и «у нас всё хуже, чем в России». Соответственно, способы разрешения любых проблем.


1. Открывает ли экономический кризис новые возможности для национализма?

Думаю, что да. Но только отчасти. Онтологическое сознание современных активных поколений, постсоветская социальная мифология – сформирована в режиме ощущения экономического и политического кризиса.

Этому способствует сама геомаргинальная психология украинца: ощущение некоей национальной незащищённости, ожидание всемерной помощи – от более сильных, сытых, хитрых, опытных (и всем тем опасных) соседей. Да к тому же ещё – столь свойственная славянскому мышлению склонность бесконечно сравнивать себя с другими, встревоженный нескончаемый поиск позиции на перекрещениях различных систем.

Экономическая ситуация породила прочные доминантные мифологемы «у нас всё хуже, чем в Польще, Венгрии и Словакии» и «у нас всё хуже, чем в России». Соответственно, способы разрешения любых проблем сводятся к эмоциональным порывам – к одному из соседей: «назад в Россию» или «вперёд в Европу».

В зависимости от личных обстоятельств и от сегодняшнего настроения – мировосприятие украинца привычно покачивается между двумя позициями: «у нас уже настоящий кризис» и «настоящий кризис будет завтра». Этим Украина весьма отличается от России – где довольно долго, не менее шести лет, держалась доминанта «кризис кончился вчера, потому что сегодня и нас сильный правитель».

В результате экономического кризиса скорее всего электорат будет дезактивирован. Особенно в случае резкого ухудшения повседневности – население психологически и даже идеологически сосредоточится на проблемах личного выживания, окончательно потеряет интерес к событиям в парламентских и правительственных сферах. То есть – ожидать притока каких-то возмущённых толп под знамёна националистических партий – не следует. Но: кризис весьма расширит дорогу – в сторону пронунциаменто, особенно усилится возможность пронунциаменто невооружённого, парламентского.

Находящиеся в период кризиса у власти лидеры потеряют наиважнейшую – социально-психологическую - опору, поскольку на Украине популярность лидеров определяется не возлагаемыми на них надеждами, не доверием к их талантам, - а почти исключительно – обострённым эстетическим интересом к личности.

Поэтому появятся осязаемые возможности прихода к власти правых ( а также левых) – в том случае, если они будут к этому готовы и преисполнены решимости.

2. Возможно ли преодоление вражды между правыми и создание общего фронта?

Полагаю, что – нет. Если говорить не об имитациях, а о действенной политической структуре.

Относительно основной стратегической цели – прихода к власти - такой фронт не нужен, и даже был бы вреден, поскольку слишком много сил и средств уходило бы просто на его самообеспечение, на поддержание существования этой нефункциональной конструкции. Но, несомненно, еще будут затрачены большие средства и время – на попытки сотворения такого фронта. Поскольку он кажется необходимым – и основному активу движения, и особенно – амбициозным лидерам, каждый из коих безусловно видит во главе этого фронта – себя.

Политические институты видоизменяются, и это – вполне естественно. Время партийности в стиле начала ХХ века, - массовых организаций, скованных верностью подробно разработанным программам, непосягаемо священных палладиумов, общепризнанных универсальных гениев в роли политических вождей – кончилось.

В США и некоторых странах Европы политические институции партийного обличия еще будут крепки какое-то время. Относительно прочны – двухпартийные системы, как в США и ВБ, но и там уже заметны уже необратимые трансформации.

На территории бывшего СССР за последние 18 лет уже вполне очевидно, что совершенно нежизнеспособны, да и просто не востребованы – обширные компромиссные политические объединения.

В России постоянно создаются – быстро и вроде бы на первый взгляд вполне успешно, - очень многочисленные партии, но как только слабеет их протекция на уровне администрации Президента, – они даже не распадаются, а просто стремительно исчезают без следа. Наиболее отчётливые примеры - «Выбор России» и НДР, во главе которых стояли действующие главы правительств, партии, располагавшие практически неограниченными финансовыми ресурсами, а в регионах - и административными позициями. Сейчас ВР и НДР – просто нет. Также в пример порой приводится ЛДПР, но в отношении прорыва к подлинной власти в стране эта структура – фатально неудачлива: никаких исторических достижений, кроме поддержания существования маленькой, бездеятельной и безгласной фракции в парламенте – у неё нет. Во всех отношениях это – не более чем успешный коммерческий проект, целью которого изначально является просто материальное благополучие нескольких политических менеджеров.

Не думаю, что ситуация на Украине – радикально иная в этом отношении. Если принять в качестве телеологии движения именно достижение власти – то, по моему мнению, в Восточной Европе пришло время вторжения в политику небольших, компактных оперативно-тактических групп. К правым это относится, быть может, в наибольшей степени – благодаря традиционной милитарной эстетике их идеологем.

Такая группа должна быть предельно динамичной, способной быстро видоизменяться в соответствии с обстоятельствами. Собственно, имитацию обширного политического движения и объединения самых разных сил под общим знаменем, буде сие потребуется, – можно рассматривать просто как одну из тактических задач, причем далеко не всегда такая задача может быть поставлена.

Но прежде всего – такая группа должна быть готова к любым внешним компромиссам, к союзу с любыми силами, к созданию правоцентристских и право-левых блоков – если этого требует достижение цели. И следует учитывать: идеологически однородная правая коалиция может оказаться не только громоздкой и рыхлой – из-за столкновения амбиций вождей; она может превратиться в серьёзное препятствие на пути прорыва к власти наиболее действенных правых групп.

3. Какую идеологию исповедуете и какие методы борьбы являются для Вас целесообразными?

Я – прежде всего профессиональный учёный, историк и полевой этнолог. Этими двумя титулами в целом определяются и мои политические убеждения: как историк я – либеральный консерватор и спиритуальный традиционалист, как этнолог – сторонник корректной этнической политики.

Последнее означает, что я не разделяю ни глобализаторскую методологию, ни доктрины, которые обычно сейчас именуются националистическими.

Глобализм (именуемый обычно почему-то демократией) – суть полное пренебрежение к этническим реалиям, фактически отрицание права на социальное существование этносов. Почти все националистические концепции опираются на эмоциональную устремлённость к возвышению одного этноса при помощи подавления всех прочих, и к вознесению на щит идеологических фантомов: «господствующая нация», «раса», «чистота крови», «мононациональное государство», и т. д., - не имеющих отношения к этническим и к национальным реалиям.

По личным склонностям я – сторонник либеральной традиционалистской монархии. Но я принуждён отдавать себе отчёт в том, что это, скорее, – мой эстетический порыв.

Наиболее перспективной мне сейчас представляется система, которую можно определить терминоном «бонапартизм». То есть – меритократический принцип построения институтов власти, относительный либерализм в области экономики и в сферах информационной политики; государственная эстетика, апеллирующая к национальным традициям, предпочтительно всё же монархическим; сильное полицейское государство, (причём термин «полиция» следует понимать буквально), то есть: очень широкие полномочия репрессивных органов по отношению к криминалитету, отмена эгалитаризма в законодательстве, элементы жёсткой социальной стратификации и социоинженерии.